Неточные совпадения
Они прошли по лавкам. Вера делала покупки для себя и для Марфеньки, так же развязно и словоохотливо
разговаривая с купцами и
с встречными знакомыми.
С некоторыми даже останавливалась на улице и входила в мелочные, будничные подробности, зашла к какой-то своей крестнице,
дочери бедной мещанки, которой отдала купленного на платье ей и малютке ситцу и одеяло. Потом охотно приняла предложение Райского навестить Козлова.
Марья Степановна решилась переговорить
с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго
разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила
с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Он расположился у смотрителя, начал весело
разговаривать с ним и
с его
дочерью.
— Да ты
с кем разговариваешь-то, путаная голова? — неожиданно закричал старик. — Вот сперва свою
дочь вырасти… да. А у меня
с тобой короткий разговор: вон!
— Сам же запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а за чужие-то слезы бог найдет. Пришел ты, а того не понимаешь, что я и разговаривать-то
с тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а ты со зла все на жену переведешь. Мудрено
с зятьями-то
разговаривать. Вот выдай свою
дочь, тогда и узнаешь.
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и
дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона —
дочери досадить, Харитину —
с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не
с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова
разговаривает и всем старается угодить.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой
дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры
с ней
разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась
дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась
с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Санина точно что в бок кольнуло. Он вспомнил, что,
разговаривая с г-жой Розелли и ее
дочерью о крепостном праве, которое, по его словам, возбуждало в нем глубокое негодование, он неоднократно заверял их, что никогда и ни за что своих крестьян продавать не станет, ибо считает подобную продажу безнравственным делом.
— Отцу нравится жених, — продолжал Николай Артемьевич, размахивая сухарем, — а
дочери что до этого за дело! Это было хорошо в прежние, патриархальные времена, а теперь мы все это переменили. Nous avons changé tout ça. [Мы все это переменили (фр.).] Теперь барышня
разговаривает с кем ей угодно, читает, что ей угодно; отправляется одна по Москве, без лакея, без служанки, как в Париже; и все это принято. На днях я спрашиваю: где Елена Николаевна? Говорят, изволили выйти. Куда? Неизвестно. Что это — порядок?
Она никогда ни
с кем не
разговаривала и даже
дочь свою подзывала к себе знаками, лишь иногда — очень редко — вскрикивая хриплым, задушенным голосом...
Зная, что жена и
дочь на его стороне, он держится такой тактики: отвечает на мои колкости снисходительным молчанием (спятил, мол, старик — что
с ним
разговаривать?) или же добродушно подшучивает надо мной.
Казалось, они более
с удивлением, чем
с удовольствием присутствовали на сих нововведенных игрищах, и
с досадою косились на жен и
дочерей голландских шкиперов, которые в канифасных юбках, и в красных кофточках вязали свой чулок, между собою смеясь и
разговаривая как будто дома.
У вашгерда, где работала Зайчиха со снохою и
дочерью, сидел низенький тщедушный старичок
с бородкой клинышком. Он равнодушно глянул на меня своими слезившимися глазками, медленно отвернул полу длинного зипуна и достал из-за голенища берестяную табакерку: пока я
разговаривал с Зайчихой, он
с ожесточением набил табаком свой распухший нос и проговорил, очевидно, доканчивая давешний разговор.
— Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе
дочь, я бы
разговаривать не стал, сейчас бы
с тобой по рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и дену. А
с Груней надо поговорить. Поговорить, что ли?
И острослов направился своею лениво-перевалистою походкою к одной полной пожилой даме, которая, невзирая на двух взрослых и рядом
с нею сидящих
дочерей, все еще стремилась молодиться и нравиться, и
разговаривая с людьми, глядела на них не иначе как сквозь лорнет.
Пока Зиновий Алексеич дружелюбно
разговаривал про тюленя́
с Марком Данилычем, а потом благодушно беседовал
с ним за закусочкой, обе его
дочери с Дуней сидели.
Она видела, как подмастерья
разговаривали и шутили
с девушками, как обхватывали их и прижимали к туловищу, когда танцевали: никогда бы они так не держались
с женами и
дочерьми своих товарищей…
Он ничего не ответил и только указал мне глазами на одну женскую фигуру. Это была еще молодая девушка, лет 17–18, одетая в русский костюм,
с непокрытой головой и
с мантилькой, небрежно наброшенной на одно плечо, не пассажирка, а, должно быть,
дочь или сестра начальника станции. Она стояла около вагонного окна и
разговаривала с какой-то пожилой пассажиркой. Прежде чем я успел дать себе отчет в том, что я вижу, мною вдруг овладело чувство, какое я испытал когда-то в армянской деревне.
После этого Лир отсылает Кента, которого все не узнает,
с письмом к другой
дочери и, несмотря на то отчаяние, которое он только что выражал,
разговаривает с шутом и вызывает его на шутки.
Местный квартальный надзиратель, доводившийся Анне Филатьевне кумом по последней
дочери, действительно
разговаривал с ней в это время, называя ее кумушкой.
Проезжая через село Гореничи, где настоятельствовал сам автор дневника, преосвященный был ласков;
разговаривал с женою отца Фоки и его
дочерями; хвалил вышитую икону, выпил стакан чаю, «покушал ушички и свежейшего ляща и проч. и запил мадерою».